– Только, пожалуйста, ничего в доме не меняй из-за меня, – попросила Анжелика.

– Ты, верно, воображаешь, что семья прокурора питается только ржаной кашей да супом из капусты, – ядовито ответила Ортанс.

В этот вечер, несмотря на усталость, Анжелика долго не могла уснуть. Она прислушивалась к доносящемуся с узких сырых улочек шуму незнакомого города.

Прошел маленький торговец вафельными трубочками, постукивая игральными костями. Бездельники, которые засиживались допоздна, зазывали его к себе, надеясь выиграть корзину трубочек.

Чуть позже Анжелика услышала, как глашатай выкрикивал имена умерших:

Слушайте все спящие, Молитесь богу за усопших…

Анжелика вздрогнула и уткнулась лицом в подушку. Как ей недоставало сейчас рядом Жоффрея. Как ей недоставало его веселых шуток, остроумия, его чудесного голоса, его ласковых рук.

Когда они встретятся? О, какое это будет счастье! Она замрет в его объятиях, и пусть он ее целует, пусть прижимает к себе еще крепче… Она заснула, крепко обняв подушку в грубой полотняной наволочке, пахнущей лавандой.

Глава 29

Анжелика открыла одностворчатую ставню, затем окно с разноцветными стеклами в виде ромбов, вставленными в свинцовую раму. Только парижане способны спать в такую жару с закрытыми окнами. Она глубоко вдохнула свежий утренний воздух и в изумлении замерла.

Окно ее комнаты выходило не на улицу Ада, а в противоположную сторону, и из него была видна река – гладкая и блестящая, как шпага, позолоченная восходящим солнцем, и ее во всех направлениях бороздили лодки и груженые баржи.

На противоположном берегу, словно меловое пятно на фоне затянутого дымкой пейзажа в пастельных тонах, белела баржа-прачечная с полотняным куполом. Крики прачек, стук вальков долетали до Анжелики, смешиваясь с криками, доносившимися с барж и лодок, и ржанием лошадей, которых вели на водопой конюхи.

Но какой-то назойливый запах, терпкий и сладковатый одновременно, раздражал Анжелику. Она высунулась в окно и увидела, что деревянные сваи старого дома уходят в песчаный берег, покрытый тиной и горой гнилых фруктов, вокруг которых роились осы.

Справа был расположен небольшой порт, и в нем стояло на причале множество шаланд, с которых разгружали корзины с апельсинами, вишнями, виноградом, грушами. Красивые лодочники в лохмотьях, стоя на носу своих барок, с наслаждением жевали апельсины, бросая кожуру в воду, мелкие волны прибивали ее к домам. Потом лодочники скидывали одежду и ныряли в светлые воды реки. Деревянный мостик, выкрашенный в ярко-красный цвет, соединял Сите с маленьким островком.

Напротив, чуть левее баржи-прачечной, далеко вдоль берега вереницей растянулись лодки торговцев.

На берегу прямо на глазах росли ряды бочек, груды мешков, стога сена для конюшен.

Матросы с барж баграми захватывали плывущие по течению реки плоты, подтягивали их к берегу, где какие-то оборванцы выкатывали бревна на сушу и складывали их штабелями.

Вся эта оживленная картина была освещена удивительно нежным золотистым светом, отчего каждая сценка преображалась в полотно художника, написанное в мягких, воздушных тонах, тут и там оттененных светлыми бликами, яркой рубашкой, белым чепцом, крикливой чайкой, пролетавшей над самой водой.

– Сена, – прошептала Анжелика.

А Сена – это Париж.

В дверь постучали, и вошла служанка Ортанс с кувшинчиком молока.

– Я принесла парное молоко для малыша, госпожа. Я сама сбегала на площадь Пьер-о-Лэ с утра пораньше, к приходу деревенских торговок. И знаете, когда я пришла, молоко в кувшинах было еще теплым.

– Я вам очень благодарна за заботу, милая, но к чему столько беспокойства. Уж наверх-то с молоком вы могли послать няню, которая приехала со мной, она бы принесла кувшин.

– Я хотела посмотреть, проснулся ли малыш. Я так люблю маленьких детей. Мне очень жалко, что госпожа Ортанс отсылает своих в деревню. Не далее как шесть месяцев назад у нее родился ребеночек, и я отвезла его кормилице в Шайо. И знаете, у меня каждый день сердце болит, все боюсь, вдруг приедут и скажут, что он умер. Ведь у кормилицы совсем не было молока, и мне кажется, что она его кормит миолем – хлебным мякишем, размоченным в воде с вином.

Служанка была пухленькой девушкой с упругими блестящими щеками и наивными голубыми глазами. Анжелика почувствовала к ней симпатию.

– Как тебя зовут, милая?

– Меня зовут Барба, госпожа.

– А я, Барба, первые месяцы сама кормила сына грудью и надеюсь, он вырастет здоровым.

– Никто не заменит ребенку мать! – нравоучительным тоном сказала Барба.

Проснулся Флоримон и, уцепившись ручонками за решетку кроватки, сел. Своими блестящими черными глазками он уставился на незнакомое лицо.

Девушка взяла на руки еще потного со сна мальчика.

– Сокровище мое, миленький мой, здравствуй, моя крошечка! – Приговаривая так, она поднесла его к окну, чтобы он посмотрел на баржи, на чаек, на корзины, наполненные апельсинами.

– Что это за пристань? – спросила Анжелика.

– Это Сен-Ландри, фруктовая пристань, а там, подальше, – Красный мост, он ведет на остров Сен-Луи. Напротив тоже пристани, где выгружают разный товар: на той – сено, чуть подальше лес, потом хлебная пристань, за ней – винная. Это все для тех господ, что сидят в ратуше, вон в том красивом доме, который стоит за песчаным берегом.

– А как называется площадь перед ратушей?

– Гревская площадь.

Барба сощурила глаза, вглядываясь.

– Что-то сегодня там уже с утра много народу. Наверно, кого-нибудь повесили.

– Повесили? – с ужасом переспросила Анжелика.

– Ну да, ведь казнят на Гревской площади. Окошко моего чердака как раз над вашим окном, и я смотрю все казни, хотя это и далековато. Но, пожалуй, так оно и лучше, ведь у меня такое чувствительное сердце! Чаще всего вешают, но два раза я видела, как отрубали голову топором, а один раз – как жгли на костре колдуна.

Анжелика вздрогнула и отвернулась. Теперь вид из окна уже не радовал ее.

Решив поехать в Тюильри, Анжелика оделась понаряднее и попросила Марго прихватить накидку и сопровождать ее. Флоримон останется с молоденькой няней, а Барба присмотрит за ними. Анжелика была рада, что они подружились с Барбой, и теперь эта девушка не уйдет из-за нее от Ортанс, у которой и без того было мало помощников. Кроме Барбы, в доме была только кухарка, да еще слуга, который приносил воду, дрова для очага зимой, следил за свечами и мыл полы.

– Скоро ваш экипаж потеряет вид, сударыня, – поджав губы, заметила Марго.

– Именно этого я и опасалась. Весь этот сброд, ваши лакеи и кучера, сбежал, и теперь некому править каретой и ухаживать за лошадьми.

После минутного замешательства Анжелика взяла себя в руки.

– Ну что ж, это даже к лучшему. Ведь у меня с собой всего четыре тысячи ливров. Я, правда, собираюсь послать мессира д'Андижоса в Тулузу за деньгами, но пока что – кто знает, как там все сложится, – даже хорошо, что не придется платить этим людям. Лошадей и карету я продам. А сегодня мы пойдем пешком. Кстати, мне очень хочется взглянуть на лавки.

– Сударыня не представляет себе, какая на улицах грязища. В некоторых местах можно по щиколотку увязнуть в нечистотах.

– Сестра сказала, что надо надеть на обувь деревянные подошвы и тогда можно пройти. Ладно, дорогая Марго, не ворчи. Зато мы познакомимся с Парижем, разве это не чудесно?

Внизу, в прихожей, Анжелика увидела Франсуа Бине и музыканта Джованни.

– Спасибо вам за вашу преданность, – растроганно сказала она, – но боюсь, что нам придется расстаться, ведь теперь я уже не смогу держать вас у себя на службе. Бине, хочешь я порекомендую тебя герцогине де Монпансье? Ты привел ее в такой восторг в Сен-Жан-де-Люзе, что я не сомневаюсь, она возьмет тебя к себе или же, в свою очередь, порекомендует какому-нибудь знатному дворянину.