Пока братья односложно отвечали на вопросы старого барона, кормилица, сияя от счастья, постелила на стол красивую скатерть, принесла горшочки с паштетом, хлеб, масло и котелок с каштанами нового урожая. Глаза юношей заблестели. Не дожидаясь приглашения, они уселись за стол и принялись есть – жадно и неаккуратно, что привело в восторг Анжелику.

Она заметила, что братья худы и бледны, что их костюмы из черной саржи сильно вытерты на локтях и коленях.

Разговаривая, они опускали глаза. Ни тот, ни другой, казалось, не узнали ее, а вот она помнила, что некогда помогала Жослену доставать птиц из гнезда, так же как теперь ей самой помогает Дени.

У Раймона на поясе висел пустой рог. Анжелика спросила, для чего он.

– Для чернил, – ответил он высокомерно.

– А я свой выбросил, – сказал Жослен. Пришли со свечами отец и мать. Барон был рад встрече с сыновьями, но немного встревожен.

– Почему вы здесь, мальчики? Ведь вы даже на лето не приезжали. Начало зимы – несколько необычное время для каникул, не правда ли?

– Летом мы не приехали потому, – начал объяснять Раймон, – что нам не на что было нанять лошадь или хотя бы отправиться в почтовой карете, которая ходит между Пуатье и Ниором.

– И если мы сейчас здесь, то совсем не оттого, что разбогатели… – продолжал Жослен.

– …А потому, что монахи выставили нас вон, – закончил Раймон.

Наступило тягостное молчание.

– Ради святого Дени, скажите, что же вы натворили, судари мои, коль скоро вам нанесли такое оскорбление? – воскликнул старый барон.

– Ничего. Просто уже почти два года августинцы не получали за нас платы. Вот они и дали нам понять, что вместо нас хотят принять учеников, чьи родители щедрее… – Барон Арман принялся ходить взад и вперед по гостиной, что было у него признаком крайнего возбуждения.

– Нет, это невозможно! Если вы ни в чем не провинились, не могли же монахи так бесцеремонно выставить вас за дверь: ведь вы дворяне! И монахи это знают…

Жослен, старший из братьев, зло ответил:

– Да, они прекрасно это знают, я даже могу повторить вам слова эконома, которыми он нас напутствовал: он сказал, что дворяне – самые неаккуратные плательщики и, если у них нет денег, пусть обходятся без латыни и прочих наук. Старый барон распрямил свою сутулую спину.

– Мне просто трудно поверить в правдивость ваших слов: подумайте сами, ведь церковь и дворянство едины, и воспитанники монастырей – будущий цвет государства. И уж кому, как не августинцам, знать это!

Раймон, который готовился стать священником, упорно не подымая глаз, ответил деду:

– Монахи говорили нам, что бог сам указует на своих избранников. Может, он счел нас недостойными?..

– Оставь свои шуточки, Раймон! – прервал его брат. – Сейчас не время для этого, поверь мне. Если ты хочешь стать нищим монахом – дело твое, но я старший и я согласен с дедом: церковь должна уважать нас, дворян. Ну а если она отдает предпочтение простолюдинам, детям ремесленников и лавочников – воля ее! Она сама роет себе могилу, и ее ждет гибель!

Оба барона, старший и младший, в один голос возмущенно воскликнули:

– Жослен, не смей богохульствовать!

– А я не богохульствую, я говорю то, что есть на самом деле. В моем классе логики, где я самый младший, а по успехам второй из тридцати, двадцать пять учеников – дети богатых ремесленников или чиновников, и они аккуратно вносят плату, а дворян пятеро, и только двое вносят плату вовремя…

Эти слова Жослена подбодрили Армана де Сансе – выходит, он не одинок в своих бедах.

– Ах, значит, вместе с тобой исключили еще двоих воспитанников-дворян?

– Ничего подобного, их родители – влиятельные сеньоры, и августинцы их боятся.

– Я запрещаю тебе так отзываться о твоих воспитателях, – сказал барон Арман, а его старый отец пробурчал как бы про себя:

– Слава богу, что король умер и не может видеть, что творится!

– Да, вы правы, дедушка, слава богу, – усмехнулся Жослен. – Кстати, Генриха IV убил один удалой монах.

– Помолчи, Жослен, – вмешалась вдруг Анжелика. – Ты вообще не мастер говорить, а когда ты открываешь рот, то становишься похож на жабу. И потом, монах убил Генриха III, а не Генриха IV.

Юноша вздрогнул и с удивлением посмотрел на кудрявую девочку, которая так спокойно поучала его.

– А-а, ты здесь, лягушка, болотная принцесса! Маркиза ангелов!.. Подумать только, я даже не поздоровался с тобой, сестренка.

– А почему ты называешь меня лягушкой?

– Потому, что ты обозвала меня жабой. И потом разве ты не пропадаешь вечно в болотных зарослях, среди тростников? Или ты стала такой же послушной и чопорной, как Ортанс?

– Надеюсь, что нет, – скромно ответила Анжелика. Вмешательство Анжелики несколько разрядило атмосферу.

Братья поели, и кормилица убирала со стола. Но обстановка в гостиной по-прежнему оставалась тягостной. Каждый втайне думал о том, как устоять перед новым ударом судьбы.

В тишине до них донесся отчаянный плач младенца. Мать, обе тетушки и даже Гонтран, воспользовавшись этим, пошли «взглянуть, что случилось». Но Анжелика осталась с дедом, отцом и старшими братьями, которые возвратились домой с таким позором.

Ей не давала покоя одна мысль: не утратила ли на сей раз их семья свои гражданские права? Ее так и подмывало спросить об этом, но она не решалась. Однако к братьям она испытывала какую-то презрительную жалость.

Вошел старый Гийом – его не было, когда юноши приехали, – и принес в честь прибывших еще один канделябр. Он неуклюже поцеловал старшего, капнув при этом на него воском. Младший почти надменно уклонился от неловких объятий старика.

Но это не обескуражило старого солдата, и он без колебаний высказал свое мнение:

– Давно уже пора было возвратиться. Да и на что вам зубрить латынь, если вы на родном-то языке едва пишете? Когда Фантина сказала мне, что молодые хозяева воротились насовсем, я сразу же подумал: вот теперь-то мессир Жослен сможет отправиться в плавание.

– Сержант Люцен, неужели я должен напоминать тебе о дисциплине? – неожиданно сухо оборвал его старый барон.

Гийом замолчал. Анжелику поразил высокомерный тон деда, в котором она к тому же уловила тревогу. А старый барон обратился к старшему внуку:

– Надеюсь, Жослен, ты уже выкинул из головы свои детские мечты стать моряком?

– А почему я должен их выкинуть, дедушка? Мне даже кажется, что теперь у меня просто нет иного выхода.

– Пока я жив, ты не будешь моряком! Все, что угодно, но только не это! – И старик стукнул своей палкой по выщербленным плитам пола.

Жослена, казалось, сразило неожиданное вмешательство деда в его планы на будущее, которые он давно уже лелеял в душе. Именно они-то и помогли ему без особого огорчения отнестись к изгнанию из монастыря.

«Кончились все эти молитвы и зубрежка латыни, – думал он. – Теперь я мужчина и смогу отправиться в плавание на королевском судне…»

Арман де Сансе попытался вступиться за сына.

– Помилуйте, отец, почему такая непримиримость? Эта служба не хуже любой другой. Кстати, должен вам сказать, что в прошении, которое я недавно послал на имя короля, я среди прочего писал, что мой старший сын, возможно, пожелает поступить на капер или военный корабль, и просил помочь ему в этом.

Но старый барон в гневе замахал руками. Анжелика никогда не видела деда таким сердитым, даже в день его стычки со сборщиком налогов.

– Не люблю я людей, которым земля предков жжет пятки! Что они найдут там, за морями? Чудеса из чудес? Нет! Голых дикарей с татуированными руками! Старший сын дворянина должен служить в королевской армии! Вот и все!

– А я и не мечтаю о лучшей доле, чем служить королю, но только на море, – заметил юноша.

– Жослену шестнадцать лет. Ему уже пора определить свою судьбу, – неуверенно вставил его отец.

На морщинистом лице старого барона, обрамленном небольшой седой бородкой, отразилось страдание. Он поднял руку.

– Да, некоторые члены нашей семьи до него определяли свою судьбу сами. Дитя мое, неужели и вы обманете мои надежды! – с невыразимой горечью воскликнул он.